Неточные совпадения
Она никогда не испытает свободы любви, а навсегда останется преступною женой, под
угрозой ежеминутного обличения, обманывающею мужа
для позорной связи с человеком чужим, независимым, с которым она не может жить одною
жизнью.
Живут все эти люди и те, которые кормятся около них, их жены, учителя, дети, повара, актеры, жокеи и т. п., живут той кровью, которая тем или другим способом, теми или другими пиявками высасывается из рабочего народа, живут так, поглощая каждый ежедневно
для своих удовольствий сотни и тысячи рабочих дней замученных рабочих, принужденных к работе
угрозами убийств, видят лишения и страдания этих рабочих, их детей, стариков, жен, больных, знают про те казни, которым подвергаются нарушители этого установленного грабежа, и не только не уменьшают свою роскошь, не скрывают ее, но нагло выставляют перед этими угнетенными, большею частью ненавидящими их рабочими, как бы нарочно дразня их, свои парки, дворцы, театры, охоты, скачки и вместе с тем, не переставая, уверяют себя и друг друга, что они все очень озабочены благом того народа, который они, не переставая, топчут ногами, и по воскресеньям в богатых одеждах, на богатых экипажах едут в нарочно
для издевательства над христианством устроенные дома и там слушают, как нарочно
для этой лжи обученные люди на все лады, в ризах или без риз, в белых галстуках, проповедуют друг другу любовь к людям, которую они все отрицают всею своею
жизнью.
Люди говорят, что христианская
жизнь без насилия не может установиться потому, что есть дикие народы внехристианского общества — в Африке, в Азии (некоторые такою
угрозою нашей цивилизации представляют китайцев), и есть такие дикие, испорченные и, по новой теории наследственности, прирожденные преступники среди христианских обществ, и что
для удержания тех и других людей от разрушения нашей цивилизации необходимо насилие.
Освобождение происходит вследствие того, что, во-первых, христианин признает закон любви, открытый ему его учителем, совершенно достаточным
для отношений людских и потому считает всякое насилие излишним и беззаконным, и, во-вторых, вследствие того, что те лишения, страдания,
угрозы страданий и лишений, которыми общественный человек приводится к необходимости повиновения,
для христианина, при его ином понимании
жизни, представляются только неизбежными условиями существования, которые он, не борясь против них насилием, терпеливо переносит, как болезни, голод и всякие другие бедствия, но которые никак не могут служить руководством его поступков.
Она никогда не испытает свободы любви, а навсегда останется преступною женой, под
угрозой ежеминутного обличения, обманывающею мужа
для позорной связи с человеком чужим, с которым она не может жить одною
жизнью.
Но — боже мой! Где же вокруг видел Ницше этих добрых и мягких? Чему они помешали, что задержали? Кто творил вокруг Ницше реальную
жизнь? Бисмарк и Лассаль, Ротшильд и Маркс, Наполеон III и Гарибальди, Галлифе и Бланки, Абдул-Гамид и Биконсфильд, Муравьев-Виленский и Чернышевский, Победоносцев и Желябов, — какие всё «мягкие»! Какие всё «добрые»! Неужели вправду величайшею
угрозою для века этих людей был… Диккенс, что ли?
Главный вред в душевном состоянии тех людей, которые устанавливают, разрешают, предписывают это беззаконие, тех, которые пользуются им, как
угрозой, и всех тех, которые живут в убеждении, что такое нарушение всякой справедливости и человечности необходимо
для хорошей, правильной
жизни.